Неточные совпадения
Лицо ее было закрыто вуалем, но он обхватил радостным взглядом особенное, ей одной свойственное
движение походки, склона плеч и постанова
головы, и тотчас же будто электрический ток пробежал по его телу.
И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи
голову, упала под вагон на руки и легким
движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена.
Она услыхала голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым
движением подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за
голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Ласка всё подсовывала
голову под его руку. Он погладил ее, и она тут же у ног его свернулась кольцом, положив
голову на высунувшуюся заднюю лапу. И в знак того, что теперь всё хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот, почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее
движением.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив
голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею на колене, делал слабые
движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою руку в руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то на того, то на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в
голове становится всё более и более нехорошо.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и
движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне
голою, когда выйдет вперед, к рампе, на свет газа и на все глаза.
— Он стал стучать в дверь изо всей силы; я, приложив глаз к щели, следил за
движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и бросился в окно
головой вниз.
Всякое
движение производила она со вкусом, даже любила стихи, даже иногда мечтательно умела держать
голову, — и все согласились, что она, точно, дама приятная во всех отношениях.
Впрочем, все шло к его большому росту, сильному сложению, лысой
голове и спокойным, самоуверенным
движениям.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой
голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное
движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без
движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в
голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал ли он о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
— Э-хе-хе! мнение ваше весьма благоразумно.
Движения подкупательные тактикою допускаются, и мы воспользуемся вашим советом. Можно будет обещать за
голову бездельника… рублей семьдесят или даже сто… из секретной суммы…
Лошади конников сбились в кучу и, однообразно взмахивая
головами, начали подпрыгивать, всадники тоже однообразно замахали нагайками, раскачиваясь взад и вперед,
движения их были тяжелы и механичны, как
движения заводных игрушек; пронзительный голос неистово спрашивал...
Ослепительно блестело золото ливрей идолоподобно неподвижных кучеров и грумов, их
головы в лакированных шляпах казались металлическими, на лицах застыла суровая важность, как будто они правили не только лошадьми, а всем этим
движением по кругу, над небольшим озером; по спокойной, все еще розоватой в лучах солнца воде, среди отраженных ею облаков плавали лебеди, вопросительно и гордо изогнув шеи, а на берегах шумели ярко одетые дети, бросая птицам хлеб.
Морозов быстро посторонился. Тогда в прихожую нырком, наклоня
голову, вскочил небольшой человечек, в пальто, слишком широком и длинном для его фигуры, в шапке, слишком большой для
головы; извилистым
движением всего тела и размахнув руками назад, он сбросил пальто на пол, стряхнул шапку туда же и сорванным голосом спросил...
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное
движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие фигуры нарядных женщин, рядом с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе плыли
головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала с гулом голосов, все было приятно пестро, но не резко, все празднично и красиво, как хорошо поставленная опера.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное
движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать
головы. Серые тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
В этот вечер ее физическая бедность особенно колола глаза Клима. Тяжелое шерстяное платье неуловимого цвета состарило ее, отягчило
движения, они стали медленнее, казались вынужденными. Волосы, вымытые недавно, она небрежно собрала узлом, это некрасиво увеличило
голову ее. Клим и сегодня испытывал легонькие уколы жалости к этой девушке, спрятавшейся в темном углу нечистоплотных меблированных комнат, где она все-таки сумела устроить для себя уютное гнездо.
Выпив, она удивительным
движением рук и
головы перебросила обильные волосы свои на грудь и, отобрав половину их, стала заплетать косу.
Судорожным
движением всего тела Клим отполз подальше от этих опасных рук, но, как только он отполз, руки и
голова Бориса исчезли, на взволнованной воде качалась только черная каракулевая шапка, плавали свинцовые кусочки льда и вставали горбики воды, красноватые в лучах заката.
Он устало прикрыл глаза, покачал
головою, красивым
движением кисти швырнул папиросу в пепельницу, — швырнул ее, как отыгранную карту, и, вздохнув глубоко, вскинув энергично красивую
голову, продолжал...
Кольцеобразное, сероватое месиво вскипало все яростнее; люди совершенно утратили человекоподобные формы, даже
головы были почти неразличимы на этом облачном кольце, и казалось, что вихревое
движение то приподнимает его в воздух, к мутненькому свету, то прижимает к темной массе под ногами людей.
Кричавший стоял на парте и отчаянно изгибался, стараясь сохранить равновесие, на ногах его были огромные ботики, обладавшие самостоятельным
движением, — они съезжали с парты. Слова он произносил немного картавя и очень пронзительно. Под ним, упираясь животом в парту, стуча кулаком по ней, стоял толстый человек, закинув
голову так, что на шее у него образовалась складка, точно калач; он гудел...
Прохожий сделал
движение, чтоб приподнять
голову, но не мог: он, по-видимому, был нездоров или очень утомлен.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над
головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без
движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Но он ничего не сказал, сел только подле нее и погрузился в созерцание ее профиля,
головы,
движения руки взад и вперед, как она продевала иглу в канву и вытаскивала назад. Он наводил на нее взгляд, как зажигательное стекло, и не мог отвести.
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее, делала волнующееся
движение; локти плотно прижаты к талии,
голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях старого дома.
Смышленый взгляд, неглупые губы, смугло-желтоватый цвет лица, красиво подстриженные, с сильной проседью, волосы на
голове и бакенбардах, умеренные
движения, сдержанная речь и безукоризненный костюм — вот его наружный портрет.
Это кошачье проворство
движений рук, рука, чуть не задевающая его по носу, наконец прижатая к груди щека кружили ему
голову.
— А
голову держи как хочешь, — сказал он, — как тебе удобнее, покойнее. Делай какие хочешь
движения, гляди куда хочешь или не гляди вовсе — и забудь, что я тут!
Она хотела опять накинуть шелковую мантилью на
голову и не могла: руки с мантильей упали. Ей оставалось уйти, не оборачиваясь. Она сделала
движение, шаг и опустилась опять на скамью.
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С
головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых
движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
Нет в ней строгости линий, белизны лба, блеска красок и печати чистосердечия в чертах, и вместе холодного сияния, как у Софьи. Нет и детского, херувимского дыхания свежести, как у Марфеньки: но есть какая-то тайна, мелькает не высказывающаяся сразу прелесть, в луче взгляда, в внезапном повороте
головы, в сдержанной грации
движений, что-то неудержимо прокрадывающееся в душу во всей фигуре.
Татьяна Марковна села сзади изголовья и положила
голову на те же подушки с другой стороны. Она не спала, чутко сторожа каждое
движение, вслушиваясь в дыхание Веры.
Не просидели мы пяти минут, как наверху, над нашими
головами, сделалось какое-то
движение, суматоха; люди засуетились и затопали.
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие
движения. Люди появляются редко; животных не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя
голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
Слуга подходил, ловко и мерно поднимал подставку, в знак почтения, наравне с
головой, падал на колени и с ловким, мерным
движением ставил тихонько перед гостем.
Первые стройны, развязны, свободны в
движениях; у них в походке, в мимике есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная: будь тут хоть капля сознания, нельзя было бы не расхохотаться, глядя, как они медленно и осторожно ходят, как гордо держат
голову, как размеренно машут руками. Но это к ним идет: торопливость была бы им не к лицу.
Сзади всех подставок поставлена была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и
головой. Давно я собирался придвинуть ее к себе и протянул было руку, но второй полномочный заметил мое
движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда не едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и было, да и то не едят! Ох уж эти мне эмблемы да символы!
Войдя в кабинет, он защелкнул дверь, достал из шкапа с бумагами с нижней полки две галтеры (гири) и сделал 20
движений вверх, вперед, вбок и вниз и потом три раза легко присел, держа галтеры над
головой.
Старик замолчал и с трудом перевел дух. Ему трудно было продолжать, и он несколько раз нервным
движением пощупал свою
голову.
Караулить дом Коля не боялся, с ним к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой «без
движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал
головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
Купец вручил приказчику небольшую пачку бумаги, поклонился, тряхнул
головой, взял свою шляпу двумя пальчиками, передернул плечами, придал своему стану волнообразное
движение и вышел, прилично поскрипывая сапожками. Николай Еремеич подошел к стене и, сколько я мог заметить, начал разбирать бумаги, врученные купцом. Из двери высунулась рыжая
голова с густыми бакенбардами.
Марья Алексевна как будто опомнилась и, последним машинальным
движением далеко отшатнув федькину
голову, зашагала через улицу.
Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню; весь дом был в
движении, слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ. В уборной барышни перед зеркалом дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну,
голова ее томно клонилась под тяжестью бриллиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала ее, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
Люди, стоявшие во главе
движения, обманутые в своих надеждах, теряли
голову.
Он сделал
головою то тихое
движение, которое делает всякий, начиная плавать, и не отвечал ничего.
Он не пропускал ни одного
движения, ни одного слова, чтоб не разбранить мальчишек; к словам нередко прибавлял он и тумак или «ковырял масло», то есть щелкал как-то хитро и искусно, как пружиной, большим пальцем и мизинцем по
голове.
Минут через пять взошла твердым шагом высокая старуха, с строгим лицом, носившим следы большой красоты; в ее осанке, поступи и жестах выражались упрямая воля, резкий характер и резкий ум. Она проницательно осмотрела меня с
головы до ног, подошла к дивану, отодвинула одним
движением руки стол и сказала мне...
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя
голову в политические
движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».